Их расстреляли на рассвете, Когда еще белела мгла. Там были женщины и дети И эта девочка была.
Сперва велели им раздеться И встать затем ко рву спиной, Но прозвучал вдруг голос детский Наивный, чистый и живой:
Чулочки тоже снять мне, дядя? Не осуждая, не браня, Смотрели прямо в душу глядя Трехлетней девочки глаза.
«Чулочки тоже» — и смятеньем на миг эсесовец объят Рука сама собой с волненьем вдруг опускает автомат. Он словно скован взглядом синим, и кажется он в землю врос, Глаза, как у моей дочурки? — в смятенье сильном произнес
Охвачен он невольно дрожью, Проснулась в ужасе душа. Нет, он убить ее не может, Но дал он очередь спеша.
Упала девочка в чулочках… Снять не успела, не смогла. Солдат, солдат, что если б дочка Вот здесь, вот так твоя легла…
Ведь это маленькое сердце Пробито пулею твоей… Ты Человек, не просто немец Или ты зверь среди людей…
Шагал эсэсовец угрюмо, С земли не поднимая глаз, впервые может эта дума В мозгу отравленном зажглась.
И всюду взгляд струится синий, И всюду слышится опять, И не забудется поныне: Чулочки, дядя, тоже снять?»