поверь, почувствуй – мне тоже больно все это – не блажь от избытка быта так крошится красненькое живое; так лошади лупят в траву копытом, когда получается иноходцем, не так как все, не пугаясь плетки; так хочется (может быть) уколоться, сравняться с небом – укрылся лёг и летишь себе на седьмое. ниже вороны, голуби, даже чайки поют причудливо. и они же – гудками в трубке. не отвечая, не слыша звонка, ты меня дожала до точки крови на безымянном. больнее страха лишь чувство жара под кожей. .... я стала старше или просто устала? да бог с ним, признаться, вопрос не имеет плоти. двенадцать строчек жизненного устава теперь принимают форму иную. плох ли, хорош ли такой масштаб изменений - вряд ли сумею сказать убежденно, но если в общем, все катится, как задумано - салки, прятки, другие занятные игрища. это то, чем они утешаются там, высоко на олимпе, нас изредка развлекая оригинальностью фабул, плюс разностью звуков: te amo, i love, ich liebe; плюс разностью фаун, в которых не всякий фавн, кто кажется фавном, способен на гонки с калипсо. я стала старше, но явно меньше наощупь. двадцать восьмая осень скользит по лицам. мне хочется мокнуть. мне хочется плакать. очень. хотя далеко не февраль, если верить датам; ах, мой пастернак диктует другие числа! зеленые листья становятся хаки, в солдаты уходят по тротуарам, умытым чисто. ... спрячь меня между пальцами, как наперсточник - шарик. у меня не осталось бензина внутри ни капли. жизнь - потешный вокзал, состоящий из провожаний голубых вагонов с летящими особняками за окном. очевидно, мой поезд без остановок, опьянев от собственной скорости, жжет пространство. курит опиум в тамбуре старенький казанова, языком катая по нёбу десятки «здравствуй». будто воспоминания, каждое из которых в память врезалось так, как в плечо врезается лямка бельевая, белая, шелковая. итогом остается одно – сидеть себе и калякать. одиночество – это, то что не сунешь в верхний ящик письменного стола, отложив до завтра. за окном корабли. корабли покидают верфи, пополам переламывая путь от себя - на запад. одиночество – это то, что не спрячешь в сумку, не уместишь в бокале, даже добавив вермут. я смотрю на кожу, любуясь ее рисунком, состоящим из тонких переплетенных венок, из дорожек, ведущих к сердцу по лабиринту - вот пройти бы каждую, занять бы себя на годы, а у самого пульса, у самой кромочки ритма обнаружить ребенка теплого и нагого. ты не спросишь, а я не отвечу тебе, пожалуй, отчего так болезненно детство во мне икает. жизнь - потешный вокзал, состоящий из провожаний голубых вагонов с летящими особняками за окном. ... как спортсмен на последней стадии умирания за десятую долю секунды до нужного финиша. как избушка, боком стоящая на окраине. как трава под ботинками грубой работы. и видишь ли, как собака, эти ботинки до блеска, до зазеркальности языком полирующая, чтоб ублажить хозяина. как отличник, который у доски заикается, обалдев от учительницы и от того, что нельзя ему прикоснуться хотя бы взглядом к ее коленочкам, под столом лакированным сомкнутым крепко-накрепко. как наркотик в кармане дилера вместе с мелочью, жвачкой, пылью, презервативами. как фонарики у китайского ресторана. как шпоры алые. как кобыла с шагреневым крупом от пота глянцевым. как простынка, которую завтрашней ночью стирала я, убивая следы то ли слез, то ли эякуляции. как мужчина, сломавший челюсть в борьбе за равенство. как пощечина, от которой в глазах бессонница. как машина на старте – только бы чуть заправиться, а потом – на педаль до конца, обходя бессовестно все флажки. это – я. перспектива ночного слалома? что ж, братишка, давай, мой железный, вези меня! и почти как в кино. и, конечно, родиться заново. и явиться к тебе без стихов без болезней без имени. ... между нашими руками ложка белого вина. грусть - эмоция без правил. и без дна.
если б в скрипке жили птицы, выпила б и эту боль. голос маленькой певицы: ля бемоль.
у тебя глаза ребенка и движенья короля. ах, как тихо; ах, как тонко эта \"ля\".
свечка пальцы жалит-ранит пробираясь под. и над. ты - эмоция без правил. и без дна. ... ёлки в торговых центрах вялы. праздник окончен. огни погасли. вот бы забраться под одеяло и сочинять друг о друге сказки... ты будешь принцессой в нарядном, пышном, лазурью тронутом кринолине. я – разбойницей. так уж вышло. мне дали мушкеты, вина налили, по чарке хлопнули: действуй, дескать! пускай в расход толстосумов смело! а чтобы вовсе покончить с детством, послали в булонский. в ночную смену. и вот, возвращаясь, пожалуй, с бала, ты невозмутимо тряслась в карете – смотрела в окошко, овец считала и, в общем, хотела домой скорее: хотела добраться до медной ванны с мелиссой, до нянькиных рук уютных, до книжки с отчаянным медоваром и юнгами, пьющими сны в каютах. какой из ангелов ровно в полночь дежурил? я помню, увы, не очень. ты слышишь выстрел, зовешь на помощь и видишь меня... эпизод окончен. кому из ангелов в полночь ровно перца и пороха не хватило? мушкет. нападение. оборона. я вижу тебя. многоточье. титры. а дальше? а дальше: рыданья-шепот- бессонницы-сны-