Годы молодые с забубенной славой, Отравил я сам вас горькою отравой. Я не знаю: мой конец близок ли, далек ли, Были синие глаза, да теперь поблёкли. Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно. В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.
Руки вытяну - и вот слушаю на ощупь: Едем... кони... сани... снег... проезжаем рощу. "Эй ямщик неси во всю! Чай рождён не слабым! Душу вытрясти не жаль, по таким ухабам" А ямщик в ответ одно: "По такой метели Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели".
"Ты, ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!" Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам. Бью, а кони, как метель, снег разносят в хлопья. Вдруг толчок... и из саней прямо на сугроб я.
Встал и вижу: что за черт - вместо бойкой тройки... Забинтованный лежу на больничной койке. И заместо лошадей, по дороге тряской Бью я жёсткую кровать, мокрою повязкой.
На лице часов в усы закрутились стрелки. Наклонились надо мной сонные сиделки. Наклонились и хрипят: "Эх ты, златоглавый, Отравил ты сам себя горькою отравой."
Мы не знаем, твой конец близок ли, далек ли, - Синие твои глаза в кабаках промокли
Я не знаю: мой конец близок ли, далек ли, Были синие глаза, да теперь поблёкли. Были синие глаза, да теперь поблёкли.