Даже Оскар Уайльд иногда не столь элегантен и остроумен, как пристало ему, не всегда он на высоте, иногда оступается, опускаясь если не до банальностей, не до пошлостей, то до простых, ожидаемых фраз. Даже Уайльд устает, утомляясь блеском идей и слов, засыпает под фонарями, в кэбах, клубах и ресторанах, на скамейке в парке, жена и дети давно спят, ученики, перешептываясь. укрывают его клетчатым пледом, точно пойманную рыбешку, как последнего ванильного отрока, ему снится это, и он посыпается в ужасе. Ему снится все - и танцующая Саломея в карнавальных бразильских перьях, невыносимо пошлая киноактириса раннего космического Голливуда, ему снится Брэдбери и портрет Дориана Грея, медленно умирающий на задворках библиотеки. Ему снится Дюма, Конан Дойл и Водсворт, так и не ставший другом, прозрачный лунный диск и ранний печальный кинематограф, шиллинг, в метро звенящий, злобно впивается в уши простой советский будильник на двух металлических ножках.