чехов в ванной обязательно знаком с марихуаной, ослепительной и горной. на закате беспричинно оживляется замкадье: в каждой юрте — дом игорный. вот и чехов не поет и не выписывает чеков, а пускается по водам. и с утенком пребывая в единении сверхтонком, он скользит водопроводом
вниз по трубам, по блевотным катакомбам, в гости к трупам, он с нетронутой улыбкой, поправляя на плаву пенсне осколки и вихляя плавниками, сизой рыбкой, а скорее, фиолетовым дельфином, в галерее из базальта и эфира, изучает мир подводный, и при этом излучает красоту земного мира.
мир глубинный: у ворот в стремнины рая — мент с дубиной, вид дебильный, но дородный и шаляпин: я все пропил, прошалавил и прошляпил, я нигде теперь негодный. скромный чехов. трезвый пушкин. подлый плюшкин. кодлы зеков. робкий горький. кучер, в горки! тучи, к яру! отоварим на три кучи, без базару, все масла давно прогоркли.
я в футляре, я не с вами, я плыву как рыба в кляре, — мыслит чехов монотонно, — два притопа, рюмка водки, полминоги, три прихлопа, и — сюжет для фельетона. в ресторане официантками работают пираньи, их в пучине мириады. это ладно. осьминоги оных злее многократно и всегда добыче рады.
бедный чехов. в червоточинах вселенной, без доспехов — не иначе как превратность, просыпаться с перепугу, от шаляпинского баса. дайте руку. вот вам вантуз. вы обратно, вверх по фановым отросткам рио-гранде прилетайте томагавком. и скорее просушите корешки на батарее, мы не верим этим кафкам.