И мы с тобой обожжемся тоже, как мотыльки, полетев на свет. Нить Ариадны все дальше, клубок все тоньше. И вот его уже... нет.
И вот уже в тишине этих старых чужих спален закроем глаза, будто вышибло свет, будто мы же во сне и остались,
у бога за пазухой.
Так убого и мерзко чувствовать себя живым и на повестке все те же проблемы, те же развалины в головах у людей, что вышли из тишины.
И наш крик несется к таким же, как мы, только наши старания напрасны вовсе. Сложнее всего нам казалось забыть, но оказалось – помнить.
И мы сливаемся в обоюдном экстазе под градом пуль, по местам расседаются зрители моей трагедии. Я упорно терплю, и награда – пульт, чтобы выключить этот шум надоедливый.
Шутка ли быть Прометеем и вороном; приковать себя к скалам и от себя же вечно отдирать куски? А зрители вечно сидят с еблом недовольным, мол: \"Не доигрываешь, кретин!\" или \"слишком много тоски...\"
Оглянись! Жизнь ведь прекрасна вокруг, мой друг милый, вот тебе нож под ребра - в следующий раз будешь более добрым, в следующий раз полюбишь нас вдруг. В следующий раз…
Оплеванный, избитый камнями, в голове уже практически пусто. Я подумал: \"А ведь правда - так много в этом мире хорошего, а я все почему-то о грустном...\"
Fandorina:
Между ребрами что-то хрустнуло, защемило - то ли лезвие, то ли тоски копье. И ваши улыбки постные, и тряпье, безусловно, смотрятся очень мило. Если ваша страсть – убивать живьем, я пришлю по почте веревку с мылом.
Не мы ли давали себе обещания проще быть? Но, очевидно, что не учли детали. Нас просто на главную площадь вывели и распяли, и, казалось, пялились целым полчищем!
Перед ними читаешь, корчишься, наивно ждешь обещанные визиты. А все, как один - Великие Инквизиторы: то смерти желают, то насылают порчу, то тянут ручонки свои вблизи!..
Зарекались почище искать водоем для головастиков-мыслей, крича навзрыд. А у этих тварей – хронический недоеб. И, как следствие, демографический взрыв!
Я с обрыва бросала тела их грубо. Вот это веселье. Перекись и Селен. В конечном итоге, по этим трупам, составила перепись населения.
Но даже этот мыслительный геноцид не уничтожил зародыши памяти в самом корне. Сложнее всего нам казалось забыть, но оказалось – помнить.
Лабиринты комнат и белый шум, отголоски прошлого. Души бессвязные речи вливают в уши, о том, как много в мире хорошего, а мы по привычке готовимся снова к худшему.