Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем. Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом: Убиенных щадят, отпевают и балуют раем... Не скажу про живых, а покойников мы бережём.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок — И ударит душа на ворованных клячах в галоп! В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок... Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Прискакали. Гляжу — пред очами не райское что-то: Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел. И среди ничего возвышались литые ворота, И огромный этап, тысяч пять, на коленях сидел.
Как ржанёт коренной! Я смирил его ласковым словом, Да репьи из мочал еле выдрал, и гриву заплёл. Седовласый старик что-то долго возился с засовом — И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушёл.
И измученный люд не издал ни единого стона, Лишь на корточки вдруг с занемевших колен пересел. Здесь малина, братва, нас встречают малиновым звоном! Всё вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых: Это Пётр-старик — он апостол, а я остолоп. Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок... Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?! Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб, Ну а я уж для них наворую бледно розовых яблок... Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Седовласый старик — он на стражу кричал-комиссарил — Прибежали с ключом и затеяли вновь отворять... Кто-то ржавым болтом, поднатужась, об рельсу ударил — И как ринутся все в распрекрасную ту благодать!
Я подох на задах, не при старых свечах-канделябрах, Не к мадонне прижат, божий сын - а в хоромах холоп. Вот и кущи сады, в коих прорва мороженных яблок! Но сады сторожат - и убит я без промаха в лоб!
И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых. Кони просят овсу, но и я закусил удила! Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок Я тебе привезу — ты меня и из рая ждала!