Была б жива Цветаева... (ст. Л. Губанова, муз. Е. Фроловой)
* * *
Была б жива Цветаева, пошел бы в ноги кланяться, пускай она седая и в самом старом платьице. С собой взял водку белую и пару вкусных шницелей, присел бы зорким беркутом – знакомиться?! мириться ли?!
Пускай была бы грустная, а скатерть даже грязная, но только б слышать с уст ее то – розовое, разное. Но только б видеть глаз ее фиалковые тени и чудо челки ласковой и чокнуться в колени.
Жила на свете меточка курсисточкой красивой, в бумажном платье девочка петлю с собой носила. Писала свитки целые, курила трубку черную, любила спать за церковью, ходить в пацанских чеботах.
И доигралась, алая, и потеряла голову, одно лишь слово балуя, ты засыпала голая. Один лишь стол в любовниках, одна лишь ночь в избранницах. Ах, от тебя садовнику навеки не избавиться!
Небесному – небесное, земному лишь земное, и ты летишь над бездною счастливейшей звездою. Все поняла – отвергнула, поцеловала – ахнула, ну а теперь ответа жди от золотого ангела.
Пусть сыну честь – гранатою, а мужу слава – пулей, зато тебя с солдатами одели и обули. Ни милости, ни благости – божественная ягода, ты удавилась в августе над табуреткой Дьявола.
И ничего не вспомнила, перекрестилась толечко. Налей стаканы полные, заешь все лунной корочкой. Здоровье пью рабы твоей, заложницы у вечности, над тайнами разрытыми страстями подвенечными.
Какое это яблоко по счету, своевольное? Промокшая Елабуга, печаль моя запойная. Была б жива Цветаева, пришел бы в ноги кланяться, за то, что не святая, а лишь Страстная Пятница.
И грустная, и грешная, и горькая, и сладкая, сестрица моя нежная, сестрица моя славная. Дай Бог в аду не горбиться, седые патлы путая, малиновая горлица, серебряного утра!..