Я не беру заложников и я не ебошу детей. Эти предосторожности помогают мне жить веселей. Нравственные ограничители нужны человеку всегда. Они как огнетушители, а это, бля, не ерунда.
Они помогают справиться с накипью мрачных дней. Они позволяют не париться с обильным говном мелочей. Заложники - это нервы. Дети? Да ну их на хуй. Лучше лежать со снайперкой и в айподе тихо бах.
Я слежу за дыханием: выдох и вдох, выдох и вдох. Со всеми возможно внимание, я ни в чем не хочу быть плох. Я слежу за дыханием, бывает, и в ссаном стогу, Фуга, клавир, снова фуга, Бах уносит, ебать, не могу.
Я слежу за дыханием и просто щурюсь в прицел. Потом появляются люди, потом это группа тел. В основном они валяться рядом, иногда друг на дружку, внахлест. Кто-то из них носил прада, а кто-то качался всерьез.
Я говорю вам экспертно, это прекрасная смерть. Во-первых, это эффектно, трагедия, охуеть. А во-вторых, это сразу, это вам не цирроз. И не в мозг метастазы, и не тупой передоз.
Я для них типа ангелы, таскаю их на тот свет. Даже типа архангела, для ангела мне много лет. Я не беру заложников, брал, бывало, но больше нет. Раньше я был безбожником, а теперь не безбожник, нет.
Я продираюсь к вере, и я к ней, блядь, продерусь. Конечно, в своей манере, и даже, возможно, сорвусь. Все мы, возможно, сорвемся, а значит, возможно и нет. Это всё у нас песней зовется, и в этом наш главный секрет.