дети верят в волшебство и чудеса. в Санту, что подарки кладет в носок. и пока сверстники продолжали ему об айфонах писать, я каждый год просил у него маму с отцом. что я помнил за свои 10 неполных лет: унылые стены детского дома номер 44, как я улыбался луне в вечерней мгле, пока воспитатели еду по пакетам тырили? я хотел ощущать ласку, любовь, тепло; минуты счастья, которыми мог дорожить, а получал несколько матерных слов и тычки от женщин с душами злобных мужчин. а мне хотелось с папой рыбачить на уикенд, маме на кухне чистить картошку и лук, следить за жизнью театральных богем или за приключениями Дональда и Балу. посещать секции футбола и шахмат до одури поглощать "Пепси" и "Сникерс", с силой и нежностью в губы жахнуть девушку на своей первой студенческой вписке. но я – пешка. мне предначертано ПТУ, комната 3х4 в обветшалой общаге, работа, на которую только таких и берут и жена. с ожирением и прыщами. мечты. говорят они сбываются, если очень верить и дядя, что в 90х носил бы приставку "new", как по велению доброй волшебницы-феи, мило оскалясь, меня забирает в семью. счастье, и мне целого мира мало. голос в голове что-то разухабистое напевал. я называю чужую тётю мамой. у меня дом, в котором своя комната и диван. у меня две младших сёстры вопящих, собака в будке, хитрый бродяга кот, компьютер, плазменный зомбоящик но на деле вышло, что мне не принадлежит ничего. выгуляй пса, вымой пол, посуду, следи за сестрами, пока мы смотрим кино. и не перечь. на оплеуху. на, сука. из детдома тебя забрали, неблагодарный щенок. и потянулись дни с быстротой улитки и каждый день я глотал от домашних злобу и яд я был главным по ночным горшкам и грязным, газовым плитам. видимо, "Невезет" – это моя фамилия. а по ночам я любовался луной в вечерней мгле, убеждал себя, что у меня будет всё хорошо. так я промучался восемь с хвостиком лет, а потом не выдержал и ушёл. в комнату три на четыре, в обветшалой общаге, к соседям, хроникам, проблемам, нехватке денег будущей жене с истериками и борщами. к детям, которых я воспитаю по-другому.