По приказу весны я назван чужим, Чёрный осколок на линии жизни. Двадцать восьмой, кто свет пережил, И окончательно им непризнан.
Двадцать восьмой – обречённый полёт, Я на обочине топкой причины. Юная зелень весны пропадёт Под запахом дня и горелой резины.
Под запахом стаи, что мчит на убой, Себе оставляя лишь времени строчки. Во мне обозначилось слово «чужой» – Диагноз, который и верен и прочен.
Под маской улыбки скрывается злость, И, словно довесок – ничтожность усилий. Так хочется петь, но что-то оборвалось, И позабылось всё, что просил я.
Дом опустел, ставни пробиты насквозь, Город злорадно хохочет зубами гнилыми. Поезд отчаянно прыгнул вниз под откос, Где ж ты теперь моё настоящее имя?
Я назван чужим, изгоем среди толпы, Средь душ, что, наверное, были людскими. Хочется пить, как страшно хочется пить, Выпить всю боль, что сдавила виски мне.
Всё, что так грело – остыло за миг, Тени вокруг, и стены – всё ближе и ближе. Я перешёл мне отведённый лимит, И в наказание этими тенями выжрат.
Линия жизни – двадцать восьмая весна, И состоянье войны с окружающей жизнью. Я назван чужим, и в том не моя вина, Что серой толпою остался непризнан.