Голова моя — темный фонарь с перебитыми стеклами, С четырех сторон открытый враждебным ветрам. По ночам я шатаюсь с распутными пьяными Феклами, По утрам я хожу к докторам. Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности, Разрази меня гром на четыреста восемь частей! Оголюсь и добьюсь скандалезно-всемирной известности, И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и всё, что случайно рифмуется, У меня темперамент макаки и нервы как сталь. Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется И вопит: «Не поэзия — шваль!»
Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии, Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ, Прыщ с головкой белее несказанно-жженной магнезии И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы! Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу. Кто не понял — невежда. К нечистому! Накося выкуси. Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...
Я люблю апельсины и всё, что случайно рифмуется, У меня темперамент макаки и нервы как сталь. Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется И вопит: «Не поэзия — шваль!»
Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками! Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,| Зарифмую всё это для стиля яичными смятками И пойду по панели, пойду по панели, пойду на бесстыжих руках.